К идее церковной канонизации «болярина Косьмы», князя Дмитрия Михайловича Пожарского

Каким образом человек может стать святым, вопрос – водораздельный для западной и восточной ветвей христианского богословия. Ответ на него был выработан восточно-христианским (византийским) богословием в XIV веке в острой полемике мистической традиции с рационалистически ориентированными богословами и философами. Своеобразие восточно-христианского восприятия святости таково: у святого в результате духовного подвига не просто изменяются ум или воля, но, благодаря особому состоянию сердца, вдохновлённому любовью к Богу, у него возникает новый образ бытия, иное состояние всего его существа – «синэргия». Вхождение в состояние синэргии - исихия (тишина, покой) - проявляется в стяжании таких добродетелей, которые описаны в «Лествице». Человек может достигать состояния обожения («феозиса»), как результата синэргийного процесса, ещё при земной жизни, но в силу непостоянства человеческого сердца это состояние становится неотъемлемым достоянием личности только после её кончины. Вот почему канонизация возможна только для почивших, то есть лиц, перешедших в иной мир. Таким образом, канонизация – это деяние внешнее, вторичное по отношению к личности святого, его внутренней реальности, это есть просто признание, констатация того изменения, которое произошло с человеком в течение его жизни. Последнее позволяет понять, что существуют, вероятно, тысячи святых, чей подвиг остался втайне и потому они не канонизированы, не прославлены церковью. А возможен и такой случай, что человека по каким-то заслугам (именно «заслугам» - важным для истории деяниям) прославят как святого, а он в своём сердце (имеется ввиду средоточие внутренних сил) обожения не достиг. И тогда, как бы ни тщились идеологи, сторонники его канонизации как «святого деятеля», у церковного народа не будет молитвенного общения с такой личностью и, значит, широкого её почитания. Именно поэтому главным критерием за канонизацию нового святого является особый мистический опыт – практика молитвенного общения церковного народа со святой личностью.

Общение со святыми – один из основных аспектов внутренней жизни церковного народа. Это явление происходит на стыке духовной и земной реальностей. Необходимо упредить два возможных варианта его неверного понимания. С одной стороны, общение со святыми не есть нечто виртуальное, - лишь только память о святых, благодарность за их заслуги или уважение к исповедуемым им ценностям, – а есть ощущение, живое конкретное чувство личной связи с ними и их участия в нашей личной и общественной жизни. С другой – это не спиритическое общение в ментальном реально-психическом плане (последнее – путь к сумасшествию), а духовное общение, смысловой диалог с ними в единой системе ценностей, вере, любви и образе жизни. Церковь очень осторожно рекомендует относиться ко всякого рода сновидениям, явлениям, чудесам, хотя не отрицает их, но не кладёт в основу дела канонизации. Принимается во внимание только такое чудо, которое засвидетельствовано очевидцами и имеет духовный смысл. Но именно вышеописанное устроение сердца, горящего любовью к Богу и людям, особая нравственная красота, раскрывающаяся в подвиге христианской жизни святого, само его появление среди обычных мелочных людей, не есть ли главное чудо, заметное для верующего сердца и незаметное при прагматическом исследовании биографии святого как церковного или государственного деятеля? Можно сказать, что само существование сонма святых есть призыв для историка вникнуть особым образом в ткань истории, в даль времён – вникнуть так, чтобы ощутить «аромат» их эпохи, их окружения, саму нравственную атмосферу, чтобы стало явственным «благоухание» их нравственного облика. Конечно, такая задача по плечу только чуткому исследователю, соединяющего остроту ума со всей своей человечностью.

Канонизация князя Д. М. Пожарского и гражданина Кузьмы Минина, освободителей Отечества от Смуты, — идея вполне естественная в свете того значения, которое эти личности приобрели для Русской земли за время двух Отечественных войн — 1812 и 1941-1945 годов. Однако она еще широко не обсуждалась в церковных кругах в связи с тем, что мистическая жизнь церковного народа за последние несколько столетий подверглась сильнейшему давлению. А ведь именно мистический опыт духовной связи с личностью ушедшего в иной мир подвижника является основой для дела канонизации. К сожалению, уже XIX век стал в жизни Русской Православной Церкви временем засилья рационализма, когда канонизация практически прекратилась, возобновившись лишь в начале ХХ-го. Казалось, с прославлением в 1913 году Патриарха Ермогена открылась возможность подготовки к соответствующему обсуждению и нашей темы, но грянула революция...

Рассматриваемая нами проблема требует решения сложных задач. Наши герои жили четыре столетия назад, единственным материалом для изысканий остаются сохранившиеся письменные свидетельства современников, а они сравнительно немногочисленны. Да и сам их характер способен ли дать ответы на новые вопросы? Учитывая скудость сведений о Кузьме Минине, в его случае это, по нашему мнению, представляется практически невозможным. В отношении князя Дмитрия Михайловича Пожарского положение более благоприятное, однако и здесь ситуация видится непростой.

Для обсуждения самой идеи канонизации князя Пожарского, например, придется выяснять следующее: 1) основополагающие данные для церковной биографии — крещальное имя, приход, к которому князь был приписан, образ кончины, место погребения, желательно знать и его духовное окормление; 2) соответствие церковным канонам образа жизни Дмитрия Михайловича; 3) степень личного благочестия (искренность и глубина веры); 4) духовные плоды его христианского примера; 5) факты современной церковной жизни, подтверждающие реальность опыта молитвенного общения.

Однако первейший вопрос, который неизбежно возникает, — определение «чина святости», установление особенности подвига христианской жизни для данного лица. В русской агиографической традиции князья причислялись к лику святых прежде всего в числе «благоверных князей» (просиявшие христианскими добродетелями в самом своём княжеском служении), в чине «князей-страстотерпцев» или «князей-мучеников» (пострадавших за свои христианские убеждения) и, наконец, «князей-преподобных» (принявших в последние годы жизни иноческий образ и достигшие на этом пути совершенства). Среди Стародубских князей, предков Дмитрия Михайловича, к лику святых причислен князь Феодор Стародубский (дед Василия, основателя рода Пожарских) в чине страстотерпца (за отказ предать свою веру зверски умерщвлён в 1330 году в Орде)¹. Тело князя было вывезено на Русь и погребено при Богородице-Рождественском храме в селе Алексино — центре «старейшинства» (особого административного образования как общего родового достояния всех представителей местной династии)². Размышляя о том, в каком чине мог бы быть прославлен князь Пожарский, вспомним, что Дмитрия Михайловича пригласили возглавить Второе ополчение прежде всего как князя, потомственного Рюриковича, представителя царствовавшего на Руси рода. На его личной печати значилось: «князь Пожарсково-Стародубсково». Свою миссию и во время Смуты, и в царствование Михаила Фёдоровича Романова он осознавал именно как княжеское служение воина-христианина и администратора. Отсюда следует: в данном случае речь должна идти о чине «благоверного князя».

Бытует довольно распространённое мнение, будто князь принял перед кончиной схиму с именем Косма. Оно основано на упоминании «инока Космы» среди представителей рода Пожарских в некоторых синодиках. Кто из родственников князя был пострижен с именем Косма — отдельный от нашей темы вопрос. Поминальное же имя самого Дмитрия Михайловича уточняется исследованием синодиков Свято-Езерского монастыря (из собрания ГИМа) и Николо-Борковской пустыни, вкладчиком которых был князь Иван Дмитриевич Пожарский. Крещальное имя князя — Косма — называется без приписи иноческого звания, в то время как к имени его деда (Феодора в крещении), принявшего постриг с именем Феодорит, приписано «князя инока»³.

Говоря об иночестве князя Д. М. Пожарского, мы уже перешли к обсуждению вопросов первой группы. Имя Дмитрий было придворным именем князя, а в крещении он — Косма. Точно так же крещальное имя его матери, урожденной Беклемишевой, служившей верховой боярыней у царевны Ксении Годуновой под именем Марии Федоровны, было Евфросиния («во иноцех схимница Евсникея»)⁴. Крещальное имя позволяет с некоторой вероятностью установить и дату рождения младенца Космы — поздняя осень 1578 года, так как имена тогда давались по святцам на день крещения вскоре после рождения. Память святых с именами Косма и Дамиан отмечалась дважды в году: 17 октября и 1 ноября старого стиля. Где прошли ранние годы детства князя, точно не известно. Существуют различные гипотезы, среди прочего называются и Мугреевская вотчина, и дом в Москве на Сретенке. Однако уже с 1593 года юный князь Косма Дмитрий, повёрстанный со своим братом Василием на службу при дворе Бориса Годунова, однозначно становится прихожанином церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы на Лубянке. Кто мог быть его духовником, можно установить, если сохранились списки причта этой московской церкви на конец XVI — начало XVII века.

Говорить об образе кончины князя возможно на основе сохранившейся его духовной грамоты 1641 года. Сам факт наличия предсмертного завещания уже говорит о сознательной подготовке к переходу в вечность, верном предчувствии близкой кончины, действительно последовавшей через несколько месяцев после написания грамоты. Это немаловажный факт, ибо предузнавание близости смерти свойственно людям высокодуховным. Есть предположение, что кончина князя наступила в его родовом доме в Москве, поскольку отсюда совершался торжественный вынос тела в присутствии высших сановников⁵. Однако не исключены и другие варианты. В частности, предание, записанное со слов Елшина (поверенного наследников графа А. Н. Панина, к которому перешла Ландешская вотчина, когда-то бывшая во владении князя Юрия Ивановича Пожарского, внука Дмитрия Михайловича), слышанное Елшиным в середине XIX века от крестьянина Ивана Голикова (около 1766 года рождения), гласит, что князь Пожарский умер в селе Нижний Ландех⁶. В первые дни после кончины тело усопшего могло быть привезено в Москву для прощания. В случае подтверждения предания оно уточняет духовное состояние князя при подготовке к кончине как стремление удалиться от суеты столичной жизни в тишину родовой вотчины по соседству со Свято-Езерским монастырем. Тщательное распределение между детьми икон, родовых святынь, отписывание немалой части землевладений монастырям на помин души — всё это свидетельствует о благочестии князя, серьёзном отношении ко всему, что связывало его с духовным миром.

Наконец, при исследовании кончины канонизируемого лица одним из важнейших является вопрос захоронения, сохранности и идентификации останков, ибо речь идёт о предстоящем почитании мощей святого. Хотя материалы работы особой комиссии графа А. С. Уварова (февраль 1852 года) по изучению и идентификации захоронений в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре не вполне отвечают современным требованиям и у некоторых скептиков ещё в позапрошлом веке были на сей счёт серьёзные сомнения, новые исследования работников Владимиро-Суздальского музея-заповедника, а также открытие рукописей крестьянского историка О. П. Голикова из собрания ГИМа всё больше удостоверяют правоту уваровской комиссии, действовавшей по Высочайшему Указу⁷. Руководитель археологической группы по восстановлению памятника-часовни над гробом князя М.Е.Родина, а также директор института археологии РАН уверены в подлинности захоронения. В любом случае, есть родовая усыпальница, есть достаточно обоснованная версия для дальнейшего разбора в комиссии по канонизации.

Обращаясь к следующему пункту — церковности князя Дмитрия Пожарского, — мы на основании имеющихся данных вправе сделать заключение о полной каноничности его жизни как христианина. К сожалению, по сохранившимся письменным источникам нельзя достоверно судить, насколько часто приступал князь к церковным таинствам, однако косвенных свидетельств можно здесь собрать немало. Хотя бы многочисленные вклады князя в самые разные храмы и обители по всей Руси предполагают, что он молился у святынь этих монастырей и церквей. Сама церемония вручения вклада предполагает посещение богослужения и, конечно же, участие в таинствах. При чтении духовного завещания Дмитрия Михайловича обращает на себя внимание тщательность, с какой им распределялись между наследниками семейные иконы, ощущается, насколько глубоко он чтил каждый образ и как связывал свою судьбу и будущее своих детей с благословением Божиим.

Даже вторая женитьба князя после кончины в 1635 году его супруги Прасковьи Варфоломеевны не выходит за рамки канонической традиции. Учитывая реалии того времени, основным мотивом женитьбы такого уже немолодого вдовца (около 57 лет) можно считать хозяйственно-бытовой. Согласно «Домострою» (а до XVIII века он предписывал уклад жизни и для высших сословий) супруга несла в семье обязанности «хозяйственного руководителя». В 1635 году князь получил в управление Судный приказ, и ему — пожилому, израненному в боях, конечно же, трудно было совмещать государственную деятельность с домашними и хозяйственными делами.

Яркое свидетельство личного благочестия князя — его поездка к «отеческим гробам» в суздальский Свято-Евфимиев монастырь при выступлении в поход на Москву. Очевидно, что преподобный Евфимий, основатель обители, где нашли покой родители Дмитрия Михайловича, был для него не просто «небесным патроном», но также и хранителем рода, помощником, вдохновителем на нелегком пути. Нельзя умолчать о посещении князем преподобного Иринарха, затворника Борисоглебского на Устье монастыря. Хотя и пишут, что глава Второго ополчения завернул к преподобному «по пути», это не совсем так: Борисоглебский монастырь отстоит на 18 верст к северо-западу от Ярославской дороги, по которой шло на Москву ополчение⁸. Согласно Житию затворника, «князь со всею ратию сделал остановку в Ростове. Отсюда князь Пожарский и Косма Минин нарочно отправились в Борисоглебский монастырь, чтобы лично получить благословение от старца Иринарха». Так проявляется подлинно христианский дух полководца, сознающего и огромность задачи по спасению разорённой страны, и свою человеческую немощь, и величие Божественной любви, способной увенчать успехом жертвенный подвиг христианских воинов. Крест, которым преподобный Иринарх благословил Д. М. Пожарского, наряду с Казанской иконой Божией Матери стал святыней ополчения при осаде Москвы. Четырёхдневную остановку ополчения в Троице-Сергиевой лавре тоже не назовёшь случайной. Здесь были похоронены дед князя Федор Иванович Немой, принявший иночество с именем Феодорит (ум.1581), а впоследствии и его супруга Мавра (ум.1615)⁹, здесь в марте 1611 года Дмитрия Михайловича, тяжело раненного, укрыли соратники и потом переправили в его вотчину Мугреево. Пребывая в обители на грани жизни и смерти, он, конечно же, неоднократно исповедовался и причащался. Именно в эти дни стояния в лавре Кузьма Минин поведал игумену и келарю монастыря, как преподобный Сергий Радонежский явился ему и понудил на дело освобождения Отечества¹⁰.

Прекрасны черты нравственного облика князя. Прежде всего, Дмитрий Михайлович, в отличие от большинства представителей знати, ни разу за всё Смутное время не изменил своему крестному целованию (присягнув Василию Шуйскому, больше не присягал никому до избрания Михаила Романова). Известно его бескорыстие на ратной службе¹¹. Наконец, упомянем о такой чисто христианской черте, как глубокое смирение, свойственное князю, по-видимому, с юных лет. В нём, потомственном Рюриковиче, полководце, не было ни малейшего властного надмения. Создав в Ярославле «Совет всея земли» и фактически управляя страной, Д. М. Пожарский ставил свою подпись под документами далеко не на первом месте. Незлобивость князя распространялась даже на врагов. Он не позволил никого казнить из покушавшихся на него в Ярославле. Обращаясь у стен Кремля к осаждённому противнику, Дмитрий Михайлович предлагал:

«Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Если некоторые из вас от голода не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы вышлем подводы»¹². Получив дерзкий ответ: «Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холоп по-прежнему возделывает землю, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей», — князь снова повторил данное им обещание и воспрепятствовал кровавой расправе при сдаче гарнизона, несмотря на грозное волнение казачьего войска. Такого же духа была и мать полководца Евфросиния Фёдоровна: по свидетельству Осипа Будилы, которого пленного со слугами в Нижнем Новгороде намеревались «ночью перетопить, княгиня-боярыня, мать вышеупомянутого Пожарского, упросила холопство, чтобы имели уважение к присяге и службе её сына»¹³. В бумагах издателя «Русского архива» П. И. Бартенева сохранилось следующее описание, сделанное со слов старожила села Пурех: «Князь был росту высокого, имел большую седую бороду и носил длинный кафтан с откидным воротником. <...> Крестьян же своих любил, как отец детей, за то и православные не могли нахвалиться им. Бывало, пойдёт с Псалтырью в руке ко всем мужичкам, расспрашивает о житье-бытье их, читает им Псалтырь, а у кого увидит много хлеба и скота — порадуется избытку хозяина и похвалит за досужество, погладит лошадушек и овечек его, да и, осмотрев так народ в одном селе, отправится в другое село».

Духовные плоды подвига Пожарского и Минина трудно переоценить. Из посланий и грамот, исходивших от «Совета всея земли», ясно видно, что главным движущим мотивом для полководца и его помощников была защита православной веры от западного иноверия, избравшего своим главным оружием в борьбе с нею самозванцев и польскую интервенцию. В Смуте мы видим пример противостояния двух духовных традиций и цивилизационных типов внутри, казалось бы, одного христианства. Надо не забывать, что католичество значительно иначе понимает как богословские вопросы, так и духовную практику личного благочестия. Ещё Александр Невский ощутил духовную агрессию Запада как главную угрозу нашей идентичности. Поэтому противостояние польско-католической агрессии воспринималось именно как дело спасения Отечества, что нашло своё отражение в календаре: в 1649 году, вскоре после восшествия на престол Алексея Михайловича Романова, на Руси вводится всеобщий церковно-государственный праздник 22 октября (4 ноября по новому стилю) — Казанской иконе Божией Матери «в воспоминание помощи, оказанной свыше заступлением Богородицы Русскому государству в годину лихолетья». Подвиг народа, отстоявшего свою веру и государственность, был, таким образом, впервые увековечен на скрижалях истории — именно через церковную традицию.

Казанский образ стал для Пожарских семейной святыней. В честь него государём был поставлен собор у Красной площади, в который князь передал хранившийся у него ополченский образ. По версии заместителя председателя совета Владимирского областного общества краеведов М. Г. Пленкина, ополчению сопутствовала сама явленная в Казани в 1579 году икона, которая в 1611-м была привезена под Москву ополчением П. Ляпунова и оставлена князем Пожарским летом 1612 года в Ярославле при его войске (из Ярославля в Казань отправили список с неё)¹⁴. Этот «боевой» образ князь поместил после победы в своем приходском Введенском храме на Лубянке, а в 1636 году перенес во вновь построенный Казанский храм. Д. М. Пожарский вообще особо почитал Пресвятую Богородицу. В Пурехе в Преображенской церкви сохранялась его родовая Владимирская икона, которую он брал с собою в ополчение; в своем новом поместье в Медведкове близ Москвы князь построил Покровскую, а в селе Юрино (около Пуреха Нижегородской области) — Казанскую церкви. Ворота княжеского дома в Москве на Лубянке осенял образ Божией Матери «Знамение».

Думается, усердие Дмитрия Михайловича к Богородице и Православной Церкви отзывалось щедрым Божиим благоволением к «князю Косме» (как он поминается в родовых синодиках). Сколько раз он бывал спасён Богом («случаем», как говорят иные) от неминуемой гибели, в особенности 19 марта 1611 года в бою на Сретенке и при покушении на него в Ярославле в июле 1612-го. Во время морового поветрия в Ярославле в мае 1612 года Д. М. Пожарский организовал крестный ход, после которого эпидемия прекратилась, и благодарные ярославцы построили в память этого чуда небольшую деревянную церковь Спаса Обыденного. Несомненно, сбор подобного рода свидетельств есть дело отдельного церковно-исторического исследования.

Если говорить о действии Духа Божия в наследии «князя Космы» после его кончины, то первым вспоминается чудотворение от упомянутого выше Знаменского образа. Оно связано с сильным пожаром, бушевавшим в Москве в 1737 году. Особенно сильно пламя растеклось в районе Сретенки и Лубянки, но внезапно пожар остановился у ворот бывшего дома князя пред ликом Божией Матери. Люди перенесли икону в приходской Введенский храм и украсили драгоценными камнями, а над воротами дома, который позже стал гимназией №3, поставили копию и затеплили неугасимую лампаду, которые сохранялись до второй половины XIX века¹⁵. Нельзя не упомянуть и резной Животворящий Крест Господень из гранатового дерева, привезённый Д. М. Пожарским из Соловецкого монастыря (по разным сведениям, в 1613 или 1635 году) для сохранения народа от моровой язвы, в течение 300 лет находившийся в Преображенской церкви села Пурех. Крест обладал целительной силой, горячо почитался народом и износился многодневным крестным ходом до селений Павлово, Гороховец и других¹⁶. Все эти факты свидетельствуют для верующего сознания важный признак: проявляя Свою Силу в личных вещах и святынях князя, Бог подтверждает нам благочестие самого Пожарского.

Характерными чертами личности святых является прижизненная их скромность и всё возрастающая слава после кончины. Чем больше проходит времени, тем ярче разгорается свет совершённого ими нравственного подвига. Несомненно, именно с таким явлением мы сталкиваемся в случае освободителей Отечества Д. М. Пожарского и К. Минина, которые были почти забыты современниками, но вспомнены потомками, начиная с Петра I и до советского времени (взять хотя бы воззвание Сталина в судьбоносном ноябре 1941 года).

Но в любом случае решение о канонизации Д. М. Пожарского не может определяться идейными запросами общества или даже очевидными для нас красотой и величием его нравственного примера. Согласно понятию «святости», определяющим критерием здесь должно стать живое чувство соприсутствия, соучастия князя в нашей судьбе, подлинный соборный опыт молитвенного с ним общения. А без осознания в полной мере нашим народом христианских истоков его подвига это представляется невозможным. Чтобы созреть до дела канонизации князя Д. М. Пожарского, нам самим необходимо оторваться от сиюминутных проблем и искренно осознать подвиг того, кто своими деяниями открыл нам основу русской православной цивилизации — любовь к Богу, Церкви и родной земле, сострадание своему народу.

¹ Ковровский краеведческий сборник.
² Давыдов М. И. Социальное положение Пожарских и служебная деятельность представителей рода в XV—XVII вв. //Истоки народного единства. Материалы 1-й городской краеведческой конференции. Владимир, 2006. С. 28-33.
³ Это подтверждается записями и в Борковском синодике, где говорится о роде Пожарских: «Князя Михаила, князя Козьмы, князя Петра...» (опубликован: Голышев И. Историческое описание Борковской Николаевской пустыни во Владимирской губернии. Владимир, 1871 //Пожарский юбилейный альманах. Вып. 3. М., 2001. С. 107).
⁴ Антонов В. А., Петина Н. Н. Экспонаты Владимиро-Суздальского музея-заповедника, связанные с именем князя Д. М. Пожарского //Пожарский юбилейный альманах. Вып. 6.
⁵ Бутурлин М. Д. О месте погребения князя Д. М. Пожарского и том, где он лечился от ран осенью 1611 года//Ковровский краеведческий сборник или Пожарский юбилейный альманах. Вып. 6.
⁶ Там же. Речь идет об Иване Голикове — видимо, сыне крестьянского историка О. П. Голикова.
⁷ См. рабочие материалы н/сотрудницы Владимиро-Суздальского музея-заповедника М. Е. Родиной о дополнительных исследованиях, на современном уровне археологии уточняющих выводы комиссии 1852 г.
⁸ Житие преподобного отца нашего Иринарха // Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней свт. Димитрия Ростовского. М-ца Генваря, 13-й день. Кн. 5. Ч. 1. М., 1904. С. 399.
⁹ Соколов А. С, протоиерей. Князья Пожарские и Нижегородское ополчение. Нижний Новгород—Саранск, 2006. С. 184.
¹⁰ Азарьин С. Указ. соч. С. 233.
¹¹ Из грамоты Д. М. Пожарского иностранным наёмникам: «Что где сберетца с земли каких доходов, и мы то даем нашим ратным людям, стрельцам и казакам; а сами мы бояре, и воеводы, и чашники, и столники, и дворяне, и дети боярские служим и бьемся за святые Божьи церкви, и за православную нашу хрестьянскую веру, и за свое отечество без жалованья» //Там же. С. 220.
¹² Скрынников Р. Г. На страже Московских рубежей. М., 1986. С. 289.
¹³ Будила О. Дневник //К. Минин., Д. Пожарский. С. 344.
¹⁴ Пленкин М. Г. Путь ополчения Минина и Пожарского //Истоки народного единства. Материалы 1-й городской краеведческой конференции. Владимир, 2006. С. 23.
¹⁵ Розанов Н. П. Чудотворная икона Знамения в Московском Златоустовском монастыре //Душеполезное чтение. 1872. Июль. С. 241.
¹⁶ Гацизский А. С. Нижегородский летописец. Нижний Новгород, 2001. В 1935 г. после закрытия церкви крест был увезён в Нижний Новгород на склад, а в 1941-м поставлен в возвращённой верующим Троицкой Высоковской церкви, где находится и поныне (Соколов А. С., протоиерей. Указ. соч. С. 154)